Михаил Герман
ЗАВЕН АРШАКУНИ
Аршакуни Завен Петросович родился в Ленинграде 13 мая 1932 года. Всю жизнь живет и работает в Петербурге. Пережил здесь блокаду, потеряв родителей. Учился в средней художественной школе при Российской Академии художеств (1946 — 1953 гг.), а затем в Институте живописи, ваяния и зодчества им. И. Е. Репина (1954 — 1961 гг.). С 1962 года — член Союза художников России; 1972 год — участник «Группы одиннадцати»; с 1992 года — член Дягилевского центра искусств СПб; с 1995 года — член Санкт-Петербургской Академии Современного Искусства. Один из ведущих мастеров Санкт-Петербурга. Работает в области живописи в ее основных проявлениях (пейзаж, натюрморт, жанр, портрет, библейская тематика), графики (рисунок, акварель, офорт, литография, книжная графика, линогравюра), сценографии (декорация, костюм, макет), прикладного искусства (резьба и роспись по дереву). Оформил 9 спектаклей в театрах Санкт-Петербурга. Проиллюстрировал 6 книг петербургских поэтов. С 1960 года по настоящее время участник более 200 выставок (городских, всероссийских, международных), из них 23 персональных. Работы Завена Аршакуни находятся более чем в 40 музеях России, стран ближнего и дальнего зарубежья, в их числе Государственный Русский музей (СПб), Государственная Третьяковская галерея (Москва), Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина (Москва), Государственный музей истории Санкт-Петербурга (СПб), Санкт-Петербургский музей театрального и музыкального искусства (СПб), Государственный Центральный Театральный музей им. А. Бахрушина (Москва), Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств (СПб), Государственная картинная галерея (г. Ереван, Армения), Государственный художественный музей (г. Тбилиси, Грузия), Музей современного искусства д-ра Петера Людвига (г. Кельн, Германия), Стеделийк Музеум (г. Амстердам, Голландия), Художественный музей (г. Дрезден, Германия), Художественный музей (г. Лейпциг, Германия) и многие другие, а также частные собрания России и стран СНГ, США, Франции, Германии, Италии, Финляндии, Португалии, Дании, Китая, Южной Кореи.
...Аршакуни — вряд ли он человек конфликтный, но, конечно же, непримиримый при всем своем неиссякаемом приветливом доброжелательстве всему предпочитал и предпочитает работу в одиночестве. Его общественная непримиримость — сейчас, с временной дистанции это кажется таким очевидным — заключалась лишь в том, что он писал как хотел, что хотел, не тщась что-либо доказать и настоять на чем-либо. В сущности он стал «шестидесятником» и любимцем просвещенных либеральных зрителей отчасти (для себя) и случайно. Он не был ни аполитичен, ни «политичен», у него не было программных картин, острых сюжетов (да и были ли вообще «сюжеты»?).
...Сюжетам он решительно предпочитал мотивы, иными словами, рассказу с развитием и героями — чисто зрительное событие, диалог пятен и красок, выразительное безмолвие вещей, общающихся друг с другом и зрителями на неслышном языке.
...Он рано стал самим собою. Великие тени открыто стоят за его спиной, но, не скрывая увлечения Сарьяном, Петровым-Водкиным или Матиссом, даже открыто (так сказать, самими движениями кисти и сочетанием цветов) «признаваясь им в любви», он с такой собственной, личной нежностью пишет окружающий мир, так выбирает ракурсы, предметы, их взаимодействие, что собственная интонация слышна в самом величественном хоре.
...Живопись, как известно, изначально устремлена к радости, сам процесс отражения и, тем более, преображения сущего, сознание ценности бытия и возможности продления его в искусстве — все это по сути своей оптимистично. И краски Аршакуни с первых лет его независимой работы были действительно ярки, порой он покрывал локальным цветом (уроки икон, Матисса, Петрова-Водкина?) обширные, точно и эффектно прорисованные плоскости. Но яркие и чистые цвета — далеко не всегда синоним безоговорочно радостной живописи...
Речь идет не о «скрытой драме», тем паче не о намеке на некие потайные печали. Речь лишь о драме пластической, чисто художественной. А «драма», как известно, означает — «действие». То действие, которое в подлинной живописи переплавляется не в поступки персонажей, но в конфликты и гармонию линий, плоскостей, тонов, оттенков, цветов.
...С младых ногтей Аршакуни ценил в искусстве то, что в былые времена называлось «формализм» — страшное некогда слово, обозначающее всего лишь обостренное чувство профессионализма, придающего пластическому и цветовому решению главный и основной смысл.
В юности он писал преображенную собственным видением натуру, сопоставляя ее части по собственным художественным законам и открывая зрителю скрытую от него интенсивность цвета.
Со временем он все более склонен к сотворению параллельной действительности, живущей только и исключительно по законам искусства. Обычная жизнь узнается в его картинах как участник диалога на равных с тем, что происходит на холстах.
А на холстах не действительность, но воссозданные на их поверхности цветовые и пластические сгустки воспоминаний и представлений о ней, изображение не предметов, но их зримых посланцев в вольном мире цвета, в плоском и вместе бездонном пространстве картины...
Вероятно, и в этом суть значимости, современности Аршакуни, его естественного бытования и в ушедшем и в новом столетиях. При этом он сохраняет присущую от века отечественному искусству содержательность. Речь, разумеется, не о повествовательности, но о насыщенности картин мыслью, эмоциями, о способности ее резонировать внутренней жизни зрителя. Причем не на уровне бытовых подробностей, а на уровне широкого обобщения, способности показать глубинный смысл природы, городского пейзажа, человека, натюрморта. Показать так, что скрытая драгоценность бытия неизменно напоминает зрителю об эстетической и философской значимости того, что без картин остается неведомым.
Михаил Герман,
доктор искусствоведения,
главный научный сотрудник Государственного Русского музея
Лев Мочалов об Аршакуни
Анатолий Заславский об Аршакуни
Илларион Голицын об Аршакуни
Интервью с художником
ПЕТЯ, НИНА И ТРАМВАЙЧИКИ — ЭТО МОЙ МИР
|